Сказка старого короля. Горчев

[mistera]

Однажды оказывается, что все на свете кончается.
В самом начале в это совершенно невозможно поверить. Да вы что, смеетесь? Какой конец?
Вот сидит новенькая принцесса без единой трещинки, и еще совершенно никому неизвестно, что это у нее не талия, а просто удачно затянутый корсет.
Когда вы это будете знать с самого начала... да нет, это еще не обязательно старость. Это кончилась молодость.

Просто я занялся не своим делом.
Вот, например, премьер-министр. Он приносит мне списки бунтовщиков, которых нужно немедленно казнить, и просит подписать.
Я его спрашиваю: «А зачем их казнить?» Он смотрит на меня как на идиота: «Для порядку в стране и всеобщего благоденствия, Ваше Величество».
«Всеобщего благоденствия... Нет, ты скажи, тебе лично от этого легче будет?»
«Конечно, — отвечает, — если стране хорошо, то и мне тоже».
«Ну, тогда и казни их сам, если тебе это нужно, — говорю я и отодвигаю ему приговор. — Я-то тут при чем?»
Но что-то он своей башкой думает. Не знаю уж, про страшный суд или еще что-то, но начинает он, конечно же, трясти щеками с указательным пальцем и пихать приговор обратно в мою сторону.
Они меня кормят и одевают, чтобы сваливать на меня все свои гадости.

А я когда-то просто любил принцессу. Тогда я еще не знал, что это значит так много. Нет, я, конечно, все знал про любовь и ненависть, про жизнь и смерть, про свет и тьму. Но оказалось, что между ними располагается огромное количество совершенно неизвестных мне обязанностей, подлостей, предметов, понятий, причин и следствий, правил и законов, кошек и мышек, жучек и внучек. Откуда они повылезли? И где прятались раньше?

Генерал приперся. Скучно ему. Вообще-то нет, не скучно. Он боится, что я его должность упраздню за ненадобностью. А впрочем, не так уж и боится. Он тогда устроит военный переворот и введет хунту. Только ему этого пока не хочется. Он любит просить у меня гречневой крупы для солдатиков. А если он станет диктатором, то у кого ее просить?
Но, поскольку нам никто не угрожает, хоть их режь, он постоянно придумывает всякие опасности отечеству.
«Ваше Величество, — рапортует, — по данным Генштаба, в окрестностях деревни Завалинки обнаружен дракон огнедышащий, который требует трех девиц непорочных с целью их пожирания. Или вступления с ними в брак, по другим источникам. Предлагается послать для искоренения оного два батальона в асбестовом обмундировании с огнетушителями».
«Ну, так посылайте», — говорю.
«Никак невозможно, Ваше Величество, кладовщик огнетушителей без Вашего приказа не дает, потому что пропил».
«Слушай, — говорю я, подписывая приказ кладовщику, — а как ваш дракон определяет — порочную девицу ему прислали или нет? Может, его сначала допросить, чтобы поделился, а потом уже огнетушителями?»
«Так точно, Ваше Величество, допросим!» Он сейчас на все согласен. Скучно ему. Теперь зато пойдет к кладовщику, будет орать, грозить саблей, пинать его в тощий зад сияющим сапогом...

А смешно было бы, если и правда дракон. Пойти бы в лес, найти избушку на курьих ножках... Старуха бы чего-нибудь присоветовала, если жива еще.
Да ладно, сиди уж, дурак старый. С драконами воевать — стимул нужен. А скука — какой это стимул? Сожрет, и правильно сделает. Да и старуха разговаривать не станет. Что-то она тоже себе думает.

Министры все воры. Я их понимаю, я бы тоже воровал, пока есть чего. Королевство наше еще живое только потому, что руки у соседей не доходят. Они там Америку какую-то делят. А как поделят, так и про нас вспомнят. Да и соседушку нашего, Шыша Осьмнадцатого, не забудут. Он по пятницам жену свою колотит из государственных, как уверяет, соображений. За две границы слыхать.
Мой генерал все предлагает его завоевать. Завоевать-то можно, он и не заметит. Так ведь солдатики пойдут за яичками мародерствовать, девок крестьянских за груди лапать. Крестьяне разобидятся, да ну их...
Нет, не гожусь я в Александры Великие. И профиль мой никаких монет украшать не будет. Оно и к лучшему — совсем негодный у меня профиль, честно сказать.

Министр внутренних дел на прием просится. Тоже, небось, про дракона рассказывать. Подождет.

Кладовщик тоже фрукт. Ворует-ворует, а сам худой как Кащей, на колене солидол, из подмышки пакля. Никто его ни разу в жизни трезвым не видел, но и не спит он никогда. Сидит он в своей кладовой и желтыми глазами тьму освещает. И все слышит, что в мире происходит. Как постное масло мешки с сахаром заливает, как крыса свечку жует, как гриб растет и как скользкие гады сами по себе в муке заводятся.
И верует он свято, что все превзошел, все понял, что все пыль и плесень, и пожрут нас всех, в конце концов, тараканы да мокрицы.
Страшная у него работа. Пусть пьет.
Прошлый кладовщик тоже постигал. И ведь постиг, сукин сын. Открылись ему тайные пропорции и суть вещей, отчего крупу он стал отмерять в аршинах, а сукно в поллитрах. Пытались мы его отговорить, да где там... Смотрит он на нас и жалеет, непросветленных. Пришлось прогнать.
Воровать воруй, а пространство нам не запутывай, мы и сами заблудимся.

Вон мой генерал опять пылит по плацу, аж галифе вспотели. Лица на нем никогда не было, но сейчас и рожа красная куда-то пропала. «Ваше Величество, — пыхтит, — солдатики не вернулись. Сгинули».
Вот это да... Может, и правда дракон. Или солдатики просто реквизировали самогон у какого-нибудь крестьянина и протирают амуницию, с них станется.
Жалко генерала, если их действительно дракон пожрал. Он и правда отец солдатам. Столько времени потратил, чтобы из крестьянских остолопов сделать регулярное войско. Выбивал из моих полоумных кладовщиков кальсоны, сапоги, полевые кухни, жестяные миски.
И ведь сделал. Не отличишь, как настоящие. Воевать они, конечно, не пробовали, но во фрунт и за отечество — не хуже пруссаков.

Как там, интересно, Ее Величество поживает? Когда же мы виделись в последний раз?
В эпоху беспрерывных скандалов мал был нам этот дворец, куда ни ткнешься — везде королева с ледяной спиной. Куда она ни зайдет — а там я с кирпичной рожей. А нынче что уже выяснять? Все давно понятно и ей, и мне.
Где-то она живет, что-то думает. Исчезает куда-то, потом кивает, проходя мимо по неизвестным своим делам.
Совершенно прозевал я тот момент, когда стал говорить одни глупости и подлости, когда походка моя стала дурацкой и пахнуть я стал чем-то невкусным. Прозевал. На кого обижаться?
Все время я от нее отстаю. Сначала любила она так, что хоть солнце не всходи, зато и ненавидела потом до того, что в одной кровати спать страшно. Права она — пресный я человек. Никакого порыва. Ни тебе на белом коне, ни в набежавшую волну... Сейчас ей уже все равно.
Я устал от нелюбви. Никого ни к кому.

Министра внутренних дел я боюсь. У него нет ни одной иллюзии. Это бы ничего, но он и у меня их отнять хочет. Как только он открывает рот, я не очень удачно изображаю из себя солдафона-самодура. «Как докладываешь, мерзавец! — ору. — Пшел вон, десять кругов по плацу строевым шагом!» Он присылает мне отчеты, а я их не читаю никогда.
Очень я дорожу своими иллюзиями. Мне без них смерть. И так уже все старые, прочные, порастащили, а новые заводить, ох, как сложно в мои-то годы. Растут кое-как, вялые, полупрозрачные.
Я бы этого министра давно прогнал, но боюсь. Не знаю, что там ему про меня известно. А пуще того боюсь, что он про меня знает то, чего я и сам про себя не знаю.

Но сейчас придется с ним разговаривать.
«Ваше Величество, дракон настоящий. Хотя, конечно, ни на каких девицах он жениться не собирается. Занимается, в основном, поджогом озимой пшеницы и пожиранием коров и мелких домашних животных. Басня про девиц распущена старостой деревни. По моим сведениям, на почве отвергнутых притязаний к одной этих самых девиц».
Черт бы тебя подрал. Все-то ты знаешь. И если сказал, что дракон есть, то он есть.
Скверно.
«А может, ему кошку отравленную подбросить?» — спрашиваю безо всякой надежды.
«По моим сведениям...» — снисходительно начинает супостат. «Пшел вон! — ору. — Почему воротничок не подшит? Где ремень, мать твою?»
Как будто я сам не знаю, что даже в слона столько крысиного яда не влезет, чтобы этого дракона хотя бы понос прохватил.

От генерала толку нет. Он будет рисовать кроки, утыкает карту синими флажками, его солдаты будут кукукать в зарослях, брать языков, он их всех отправит на гауптвахту, сам туда сядет, но больше ни одного солдата он на дракона не отправит. И правильно сделает.
По уставу главнокомандующим этой богадельни являюсь я. Но солдаты меня не уважают. Я не умею ласково ткнуть их кулаком в пузо и спросить, хорошо ли кормят.

Они со мной никуда не пойдут.
Как не вовремя... В голове мутно, хоть бы просвет какой, туман один. Никак не додумать цепочку вытекающих друг из друга предложений — рвется. Может, обойдется? Рассосется как-нибудь, а тут и я в доспехах, со ржавым мечом. «Ваше Величество, не нужно уже — издох аспид...» И домой, домой — улыбаться в бороду, как смешно все с этим драконом вышло.

Сижу я с пустыми глазами и думаю, думаю... Надо идти. Как-то получилось, что кроме меня некому. Я бы с удовольствием все свалил на кого угодно. Но никого невозможно найти.
Господи, они столько лет не давали мне побыть одному, подумать, что-то решить и бросить, наконец, это дурацкое королевство. И теперь, когда я, замученный и высосанный их проблемами, болезнями, сплетнями, хихиканьем за спиной, еле волочу ноги, меня, наконец, оставили в покое.
Я пойду. Конечно же, пойду. С дурацким мечом и без героического профиля. Я плохой, но добросовестный король. И очень боюсь, что и я тоже перестану себя уважать.
Сожрет меня этот дракон. Это вам не Змей Горыныч с именем-отчеством, со своими, пусть неправильными, но мыслями об этой жизни. Выходи, чудище-поганище, биться будем... Это полкило мозгов на гору вонючего синего мяса и заплывшие гноем бурые глаза.
Может, по дороге что-нибудь придумается? Опасность близка, кровь взволнуется, голова прояснится.
Обязательно прояснится, а то плохи мои дела.

Дракон, по последним донесениям, сжег Завалинку дотла. Хотя староста, сволочь, скормил ему все-таки трех девиц. С согласия деревенского схода.
Старосту повесить. Остальным — Бог судья.
Министра внутренних дел — в три шеи, за границу, к чертовой матери. Ненавижу непьющих кристально чистых людей. Наделает он тут делов без меня.
Генералу — орден, я ему еще на Пасху обещал, да забыл. Солдатам — водки сколько выпьют и навечно запретить крючок на воротничке застегивать.

Извините, дорогой читатель. Сказка только начинается, а я уже ухожу. Я пишу последние строки, сняв глупую железную перчатку, которой только орехи колоть хорошо.
Если вернусь, обязательно расскажу, как там получилось с этим драконом, и тогда слово «конец» стоять будет гораздо дальше от этого места.

Осталось самое трудное.

Дочке обещал написать длинное смешное письмо.
Я ее люблю.
Когда у нее начался переходный возраст, я взял на заметку всех юных разбойников, обдирающих яблони в королевском саду, и всех мало-мальски заметных дураков, уличенных в созерцательности.
Я был готов ко всему. К нищим, злодеям, поэтам и мусорщикам. Но ее нынешний муж застал меня врасплох. Этого с детства плешивого выпрямителя кривых линий я не ждал.
И в собственной дочке я тоже ничего не понимаю, хотя знаю ее гораздо лучше, чем всех остальных женщин этого мира.
Впрочем, похоже, как-то она там устроилась, в его чугунном замке с сосисками и кислой капустой.
Я всегда за нее боялся. Женщине для счастья нужно быть круглой дурой с большими голубыми глазами.

И, наконец, Ее Величество...
«Я ухожу, — говорю я, надеясь неизвестно на что. — Воевать с драконом».
Королева пожимает плечами. Если я сейчас подпрыгну к потолку и рассыплюсь на три миллиона разноцветных шариков, она пожмет плечами еще раз. Поздно. Никакие драконы здесь уже не помогут.

Вот и все. Я выполнил все обещания, о которых сумел вспомнить.
Осталось последнее. Выполняю.

— Сочини мне сказку, милый, — попросила меня королева давным-давно. — И чтобы она обязательно заканчивалась «вот так они и жили».

Жили-были глупый король и красавица королева. Жили они душа в душу тридцать лет и три года. Ушел однажды король воевать с драконом и не вернулся. Это было бы грустно, да, к счастью, никто этого не заметил.

Вот так они и жили... (с) Горчев